— Помню, — сказал он с нежной улыбкой. — И помню, что я тебе ответил.

— Теперь-то, надеюсь, ты умеешь? — Анастасия Карповна приблизилась к его исхудалому болезненному лицу, опять с затаенным восторгом взглянула ему в глаза. — И все же… я тебя поцелую. — Не дожидаясь согласия, прильнула к его дрогнувшим губам.

Он ее обнял, крепко прижал к своей груди. Несмотря на возраст, у нее было сильное, упругое тело.

На окне колыхнулась штора. Им почудилось, что в этот морозный декабрьский вечер в комнату ворвался майский ветер, ветер далекой молодости. А звезды — все те же — глядели в зал: блестели, мерцали, как живые светлячки.

Неожиданно для Ивана Григорьевича на лицо ему упала капля влаги.

— Ты — плачешь?

— Прости… Жили мы, жили, а жизни так и не увидели. — И поправилась: — Не увидела…

— Значит, в этом была и моя вина.

Она не ответила. Еще сильнее прижалась к нему, тихо прошептала:

— Не будем копаться в прошлом. Да и ни к чему… Извини, миленький, дай-ка я переоденусь…

Не скоро легла с ним рядом, свежая, благоухающая после душа, в тонкой шелковой рубашке. Примерно так, надолго пропадая в ванной, ложилась и Мэри. В порыве нежности к Насте он боялся вслух, по привычке, произнести имя покойной жены.

В порыве ласк они забыли о времени. Не замечали, как настенные часы в деревянном корпусе пробили десять, одиннадцать, полночь.

Потом они лежали, отдыхая, в сумраке ночи. Он испытывал смущение, она — огромное женское счастье. После горячих объятий, на которые она уже и не надеялась, ей хотелось выговориться. Ведь столько лет!..

— Ты всегда был моей жизнью, — говорила она, мягко поглаживая его исхудалые плечи. — Только ты. Даже с мужем, в постели, я стремилась представить, что это ты. Но стоило ему своими свинцовыми лапищами… как мираж исчезал…Единственной отрадой была дочь. А потом и дочь от меня отобрали. Дочь стала иностранкой.

— У тебя были ученики.

— Были… Девочки, как и я, в большинстве своем судьбой обижены. А мальчики… Стали новым поколением пьяниц. Кто успел поступить на завод, когда он работал, тот удержался. Многие занялись, как у нас говорят, челночным бизнесом. Раньше говорили: хлеб — всему голова, теперь всему голова — доллар… На днях регистрировала смерть своего бывшего ученика Саши Сурина. Убили его. В Чечне. На чьей он был стороне, не знаю. Будь время другое, из него вышел бы толковый математик. Клюнул на доллары. У нас тут этих вербовщиков откуда только нет! Из Югославии. Из Приднестровья. Из Баку. Из Тбилиси. Из Еревана. И особенно — из Чечни. Да что Чечня! Ходили тут по общежитиям два француза. Сманивали хлопцев в Иностранный легион. На одного уже прислали «похоронку». Убили в Конго. А в прошлом году из Хорватии прислали в гробу Леню Жарка. Кто только наших не покупает! Лучше других платят, конечно, американцы. У них наши хлопцы служат под видом канадцев.

— Ну и как, охотно идут?

— Платят же… не то, что в украинской армии.

— И вы ничего не предпринимаете?

— Кто «мы»?

— Ну, вы, депутаты, Миша Спис.

— Миша предложил свою организацию ввести в состав Союза рабочих. Киев сразу отреагировал: подрыв безпеки… Боятся вооруженных рабочих.

Рассказывая, Анастасия Карповна к чему-то прислушивалась.

— У нас тут постреливают.

— Разборки?

— Не только… В городе уже обозначились две армии. Идет негласное соперничество: кто больше на свою сторону перетянет молодежи.

— И какая армия берет верх?

— Пока равновесие. Все выяснится, когда пойдет стенка на стенку.

— И когда же?

— Когда горючий материал станет сухим.

— Тогда, чтоб не дошло до крови, быстрее избирайте свою власть.

— Изберем, — отвечала она и уже по-семейному: — Может, довольно политики? Скоро светает…

На рассвете они уснули… Вечера повторялись, а зачастую и ночи. В один из вечеров по телевизору гнали рекламу, убогую, нудную, скучную — смотреть было нечего. Анастасия Карповна предложила телевизор выключить.

— Реклама сейчас закончится, — сказал Иван Григорьевич.

— Тогда начнут нас агитировать в чужую веру, — напомнила она.

— Вот и поглядим, как это у них получается.

Мелькнули последние кадры рекламы о детских подгузниках, и смазливая дикторша объявила:

— Начинаем ежедневную передачу «С любовью к богу» из цикла «Христианские чтения». Цикл ведет проповедник евангелической церкви доктор богословия Эдвард Смит.

Зазвучала, нарастая, протяжная музыка, молодой певец с цыганской внешностью хорошо поставленным голосом запел:

Я бiльшого щастя не знаю,

Як жити в душ!! з Хрестом.

— Как голос? — спросила Анастасия Карповна и, не дожидаясь ответа, похвалила: — Талант! Кстати, это наш земляк Олег Смалько, солист областной филармонии. Безбожник, какого поискать.

Еще звучал его бархатный голос, а на экране уже красовался американский гость. Иван Григорьевич сразу же узнал в нем своего старшего сына, капеллана. Как и в прошлый раз, проповедь он читал по-украински. Американца в нем выдавал акцент. Было заметно, что проповедь он читал по тексту, написанному латинскими буквами.

Как ни пытался Иван Григорьевич скрыть волнение — не получилось.

— Я хочу с этим проповедником встретиться, — пожелал он.

— Ваня, это уже блажь. Он американец!

— Но он не в Америке, а в областном центре.

— Зачем он тебе?

— Нужен.

— Тогда выздоравливай. Ребята что-то придумают.

— Он мне нужен сейчас.

— Ну, не сию же минуту?

И вдруг за окном, не дальше, как у калитки, раздался выстрел.

Анастасия Карповна сорвалась с дивана, бросилась к выключателю.

— На пол! — успела крикнуть.

В доме стало темно. «Вот тебе и спокойная квартира!»— подумал Иван Григорьевич, лежа на полу и рассматривая окна. Стекла вроде целы. Тогда куда стреляли?..

Глава 21

— И все же надо узнать, кто стрелял. Может, там раненый? Может, ему нужна помощь? — Иван Григорьевич решительно поднялся, направился в прихожую.

— Нет! — Анастасия Карповна схватила его за руку. — Ты, Ваня, наивный, как дитя. Ты в какую страну вернулся? Тебе, вижу, неведомы наши порядки. Бежать на выстрел, значит, бежать под пулю. Подождем.

Подождали. Не включая люстру, перебрались в кресла. За окнами слабыми кроваво-красными огнями обозначил себя когда-то непрерывно работавший город. Иван Григорьевич помнил, как металлургический завод выдавал вечернюю плавку. Тогда все небо преображалось. Оранжевый свет раскаленного металла был виден далеко в степи, за Днепром, за плавнями. Город жил, вливая в сердца неиссякаемую бодрость. Люди верили в лучшее, которое обязательно будет, меньше болели, и в каждой семье были дети.

Вскоре после выстрела к дому подъехала машина. Анастасия Карповна узнала:

— Миша!

Иван Григорьевич словно очнулся. Пока ждали, — кто-то же должен появиться! — он опять был во власти воспоминаний. Из головы не выходил Эдвард. «С каких пор